Передо мной висит портрет
Алисы Ивановны Порет.
Она прекрасна, точно фея,
Она коварна пуще змея,
Она хитра моя Алиса,
Хитрее Рейнеке Лиса.
Даниил Хармс

О её семье мне удалось найти немного ― «приличная», просвещённая семья: отец-француз, фармацевт, заведовал больницей Путиловского завода: «мой отец на Путиловском заводе ведал медицинской частью, он ведал аптекой, лабораторией, больницей ― один про всё», отца расстреляли в 1924-м. О матери  не известно и того, некоторые источники упоминают, что она была обрусевшей шведкой. Порет вспоминала, что у неё «…нет ни одного неприятного воспоминания и только большая благодарность моим родителям за отличное, умное и спокойное воспитание, данное мне и брату», при этом воспитание было достаточно строгим: «у нас был пуританский дом – всё по расписанию: школа, уроки, музыка, чтение. Для шалостей не было места».

Девочка росла умной и привлекательной, разносторонне талантливой, училась в Анненшуле (училище св. Анны), прекрасно разбиралась в музыке и играла на рояле, владела языками. От природы была щедро одарена чувством юмора и весёлым нравом. Рисовала. «Паровозы были первыми сильными впечатлениями моего детства. Они ходили перед нашими окнами с грохотом, свистом, пуская клубы дыма и пара. Я их много рисовала, особенно старательно изображала пар… Рисовала я все свободное от еды время ― на бумажках, на обоях, на песке перед домом… Сохранился один рисунок того времени с надписью «Я Волшбница», сделанный на чердаке во время наводнения… Я ещё плохо писала: ВОЛШБНИЦА. И я хотела бы, чтобы это осталось в тексте, потому что я про себя это думаю, когда рисую».

В 1917—1919 годах Порет учится в Рисовальной школе при Обществе Поощрения Художеств, затем в Академии Художеств у А. И. Савинова, К. С. Петрова-Водкина. «Окончив училище св. Анны, я поступила в Школу поощрения художеств. Без экзамена меня перевели во вновь открытую Академию художеств». С конца 1926 года начала заниматься у Павла Филонова. «Самое высшее образование я получила, работая в мастерской П.Н. Филонова… Я у него училась два или три года, а потом я с ним до самой смерти дружила...».

Павел Филонов  упрекал Порет в узости интересов ― неужели нет тем глубже собак и знакомых, ― а она даже революцию рисовала («Детгиз», 1930-е, серия исторических книг для самых маленьких в соавторстве с Николаем Заболоцким, тогда еще неизвестным настолько, что его псевдоним, Я. Миллер, даже не ставили на обложку), нисколько не заботясь о передаче масштаба происходящего. «Я была официальным автором этой книжки, и мне предложили прочесть текст. «А кто это писал?» ― спросила я у литературного редактора. «Да какой-то молодой человек, фамилия его Заболоцкий, но вы можете не указывать его имя на обложке»».

Графические зеленовато-серые, синие, охристые листы с пятнами красного. На узнаваемых улицах Петербурга множество человечков. Вот ощетинилась штыками Дворцовая площадь. Вот открываются ворота Крестов. Солдаты арестовывают телеграфисток. Телеграфистки бегут, путаясь в длинных юбках. Темная фигурка на броневике. Штаб, распахнутый перед зрителем, так же как «Дом в разрезе». Уличный бой. Одни человечки бегут, другие неподвижно лежат на трамвайных путях.

Не читая лаконичного текста, невозможно определить, кто «наш», а кто нет. Это взгляд ребенка на историю, разворачивающуюся за окном. Зритель надежно отделён от события толстым стеклом прошедшего времени. Разобрать, чем отличаются правые от виноватых, и что происходит снаружи на самом деле, нет ни малейшей возможности.

Ещё не раз её наброски становились поводом для шумных препирательств с мастером. О некоторых из них сохранились дневниковые записи. Они очень удачно комментируют работы Алисы Порет. Вот портрет её любимой собаки по имени Хокусай (Хокусавна, Хокусайя). На первый взгляд ― пёс как пёс, очень обаятельный, даже харизматичный. Но приглядевшись, обнаруживаешь, что глаз-то у собаки... три! Так бы и ломал голову над этой чертовщиной, если бы не записки самой художницы. «Рисую свою милую собаку ― за спиной Филонов-громовержец кричит на весь класс: «Тов. Порет! Опять вы за свое ― то портрет друга, то знакомых, то собачки. Неужели нет темы шире?» Я робко лепечу, что у моей собаки разные глаза: утром совсем светлые, потом – ярко-голубые, а вечером фосфоресцируют и кажутся ярко-красными... «Ну, ладно, рисуйте все три глаза!».

В 1927 году вместе со всем коллективом МАИ Алиса Порет участвовала в оформлении Дома Печати в Ленинграде; вместе с 13 учениками Филонова иллюстрировала книгу «Калевала» (издательство «Academia», 1932—1933). «Кажется, ещё до окончания Академии Филонов предложил нам всем работать над книжкой карельский эпос ,‚Калевала“. Я обладала невероятной трудоспособностью и быстротой, всегда, и поэтому я сделала больше всех рисунков».

Она трижды была замужем ― сначала за искусствоведом Аркадием Матвеевичем Паппе (умер в 1927 году), потом за художником Петром Павловичем Снопковым , счастливо отбившим Алису Ивановну у Хармса (второй муж погиб в лагере в 1942 году), а затем за композитором Борисом Сергеевичем Майзелем. Она дожила до 80, счастливо избежала репрессий и большинству из нас известна по иллюстрациям к первому изданию «Винни Пуха».

Книга Алана Милна «Винни-Пух и все остальные» в пересказе Бориса Заходера (более привычное название появилось позже) вышла 13 июля 1960 года в издательстве «Детгиз» тиражом 150.000 экземпляров и осталась у нас бестселлером на все времена. Рисунки к первому русскому изданию историй о медвежонке сделала именно Алиса Порет. Вдова Заходера считает, что это самые лучшие, самые адекватные иллюстрации к книге, поскольку тут абсолютно ясно, что медведь действительно набит опилками, а не чем-то ещё, скажем, поролоном.

Детские книги Порет иллюстрировала с 1924 года, сотрудничала с журналами «Ёж» и «Чиж». «Увидев мои рисунки, глава издательства «Радуга» Клячко дал мне на пробу две книжки «Раскраска», а потом уже большую. С этого времени я постоянно работаю в детской книжке, не исключая лет, проведённых в эвакуации, в Свердловске... Я очень охотно это делаю, потому что у меня в характере есть вещи, которые нужны для детской книжки… У меня есть весёлость, жизнерадостность и доброта…»

«...Облегчило мне работу в детской книге необыкновенно быстрое возникновение образа, ― это было для меня не мучительно. Только что прочитанное слово мгновенно превращалось в картинку, и уже настолько, что менять я никогда ни за что не хотела... если были какие-то требования в издательстве, что, впрочем, бывало редко, потому что я всю работу сдавала сразу, и как-то это всех убеждало».

В 20-30-е годы, жизнь Алисы Ивановны была наполнена искусством, музыкой, встречами и общением с весёлыми и талантливыми людьми. Алиса Порет обладала, как тогда говорилось, пикантной внешностью, была кокетлива и умна. Она дружила с художниками Татьяной Глебовой и Павлом Кондратьевым, поэтами-обэриутами Александром Введенским и Даниилом Хармсом. Её называли «звездой ленинградской богемы начала 30-х годов». Хармс дал ей прозвище Маркиза. 

Порет с Глебовой тогда жили вместе — и организовали у себя нечто вроде художественного салона. Алиса Порет вспоминала: «… Днём мы всегда писали маслом, потом обедали и гуляли, а по вечерам, если не было интересного концерта, принимали гостей. Народу у нас бывало много, подавали мы к столу только чай с очень вкусными бутербродами и сладким, а водки у нас не было никогда, и с этим все мирились. Д.И. Хармс и А.И. Введенский были нашими основными подругами».

Татьяна Глебова и Алиса Порет оформили совместно около 16 книг. «Мы очень дружили, писали вместе, сидя рядом, большие полотна маслом, и научились рисовать, ведя карандашом с двух сторон, и всегда всё сходилось. Так же мы делали все детские книжки и рисунки для «Чижа» и «Ежа». Меня почему-то невзлюбил В.В. Лебедев и не давал мне работы, он называл меня мужеподобной кривлякой, а Глебова не имела успеха у другого редактора, и наши книжки появлялись то под моей, то под её фамилией, а делали мы их вдвоём. Например, «Иван Иваныч Самовар» Хармса, детские стихи А. И. Введенского, «Как победила революция» и другие… Наш секрет с Глебовой никогда не был открыт, хотя о нём знали десятки людей, бывавших у нас в доме».

Атмосферой игры, остроумных розыгрышей, мистификаций был пронизан тот 1931 «обериутов год» в ленинградской квартире на Фонтанке. Художницы, собираясь с друзьями-обэриутами, любили играть в «разрезы».

«Всем раздавались бумажки и карандаши, назывался какой-то всем знакомый человек. Надо было мысленно сделать разрез по его талии и написать на бумаге, чем он набит. Например, профессор Кушнарев: все писали ― сыр. Это было очевидно. Потом называли очень скучную тётю ― у всех почти было слово: пшено, у двух-трех ― крупа, песок. Она была ужасно однообразна. «Резали» П. Н. Филонова ― у большинства: горящие угли, тлеющее полено, внутренность дерева, сожжённого молнией. Были набитые булыжниками, дымом, хлородонтом, перьями. Была одна «трудная тетя», про которую даже написали, что не хотят её резать, а более находчивые определили её: резина, сырое тесто и скрученное мокрое бельё, которое трудно режется. Про Соллертинского единодушно все написали: соты, начиненные цифрами, знаками, выдержками, буквами, или соты, начиненные фаршем из книг на 17 языках. Введенский ― яблоками, съеденными червями: Хармс ― адской серой и т.д.»

Тесные дружеские отношения связывали художниц с известной пианисткой и педагогом Марией Вениаминовной Юдиной, оригинальным музыкантом и человеком, чей пытливый ум вторгался во все сферы культуры и чьи мнения, манеры, вкусы резко расходились с общепринятыми. Она тянулась к общению с людьми, наделенными тем же неоценимым даром “тайной свободы”, часто играла в доме на Фонтанке. Там был “чудесного тона “Блютнер”. Им восхищались и Софроницкий, и органист Исайя Брауде. Последний уверял, что у инструмента “настоящие ангельские крылья”. А Мария Вениаминовна, по ее собственным воспоминаниям, “уигрывала” здесь своих слушателей “до полусмерти”…

Алиса Порет была знакома и дружна с Даниилом Хармсом на протяжении 1928-1932 годов, во время работы в Детгизе, и, считается, никогда не иллюстрировала его произведений. Однако незадолго до смерти, в 1980 году, Алиса Порет успела всё же проиллюстрировать для издательства «Малыш» одну из его детских книг — «Загадочные картинки».

Годы общения с Даниилом Хармсом Алиса Ивановна называла «эпохой Хармса» в своей жизни. «Он открыл мне веселье, смех, игру, юмор ― то, чего мне так долго не хватало», ― вспоминала Порет. ― «У нас был пуританский дом – всё по расписанию: школа, уроки, музыка, чтение. Для шалостей не было места. Потом я училась в старой немецкой школе, потом у Петрова-Водкина и Филонова: оба они были совершенно чужды злоречию, шуткам, насмешливой иронии. С Хармсом в наш дом пришли крупные специалисты ― Введенский, Е. Шварц, Олейников, Зощенко, Маршак, Житков и другие. Они соревновались, как мейстерзингеры, ― смеяться не было принято, говорили все как будто бы всерьез, от этого было еще веселее. Я очень подружилась с Даниилом Ивановичем, про нас говорили ― Макс нашел своего Морица. Сейчас я понимаю, как мне это помогло и пригодилось, когда я стала делать рисунки для детских книжек. Брехт сказал: “Чтобы насмешить других, надо хорошенько повеселиться самому”. Это мы и делали».

«Мне с вами очень приятно дружить, ― признавался ей Даниил Иванович. ― Вы не так глупы, чтобы не понимать меня, но и не так умны, чтобы я чувствовал себя дураком».

Их дружеские отношения чуть было не переросли в роман. В 1932 году, вернувшись в Ленинград из ссылки, Хармс пережил увлечение Алисой Порет, достаточно откровенно описав его в своих дневниковых записях. Об этом свидетельствуют дневниковые записи поэта за 1933 год, впервые опубликованные в 1992 году в журнале «Новый мир». «Я все больше и больше влюбляюсь в А. И., и 1 февраля сказал ей об этом».

В своих воспоминаниях Порет рассказывает о том, как Хармс пытался делать ей предложение: «Мы идем из „Чижа“ и „Ежа“ в Михайловский сад. Хармс волнуется и трет себе нос. Наконец, выпаливает:

— Мисс Порет, что бы вы сказали — дело в том, что я скоро буду очень богат — у меня идут сразу две книжки — я хотел бы знать — я уже давно... вы знаете... я буду вполне обеспечен — у меня в будущем квартале переиздание — и кроме того, — правда, это еще не совсем точно, но мне обещали подписать договор — так что вы видите — вы молчите, но мне казалось, что я... мне кажется, что мне нужно вам сообщить, что я в ближайшее время буду вполне благоустроен — и, если все это суммировать, — то получится — одним словом, я давно хотел вам объяснить, но не считал... (Зажигает трубку).

Я говорю:

— Даниил Иванович, мне первый раз с вами скучно, точно в бухгалтерии Детгиза. Не провожайте меня. — И ухожу, задрав нос.

Хармс бросается бегом в боковую аллею».

После этого Хармс больше возобновлять разговор о браке не пытался. Отношения с Порет и Глебовой продолжались в дружеском ключе — как ни в чем не бывало, потому что далее Хармс пишет: «Мы назвали это дружбой и продолжали встречаться».

Дружеский роман не прекратился и после того, как Алиса Порет вышла замуж за художника Петра Снопкова, их общего знакомого. Хармс подарил на свадьбу старинный самурайский меч, что было плохой приметой: острое дарить нельзя. Примета сбылась, брак оказался недолгим, вскоре Порет и Снопков расстались.

Дружба Порет с Хармсом продолжалась до самого его ареста в августе 1941 года. Арестовали и Петра Снопкова. Даниил Иванович Хармс, как теперь известно, умер в тюремной больнице 2 февраля 1942 года.

В конце 1931 года «целая охапка» друзей дома на Фонтанке ― Хармс, Введенский, Андроников, Сафонова, Ермолаева были арестованы. Это был их первый арест. А “разрезы” перестали быть игрой, коснулись реальных судеб. Под холодными ножницами времени стали исчезать целые страницы недавней истории, имена, портреты вождей и кумиров. Опасные строчки из дневника пришлось вырезать и мужественному Филонову. “…Где вы исчезли, легкие, как тени, в широких шляпах, длинных пиджаках, с тетрадями своих стихотворений” (Н. Заболоцкий).

Документов, связывающих её с тем временем, сохранилось немного. Большинство писем, картин, фотографий погибло, когда соседи в блокаду топили её семейным архивом печку. Сама она в то время была в эвакуации, в Свердловске.

Всё чёрное, а такого хватало, она словно не замечала, никакого плача по арестованным и невинно убиенным. Даже редкие печальные истории кончались у нее хорошо: «Пошли годы без пищи и топлива, мы продавали вещи. Отец умер. Мы втроём сидели у холодной печурки и не знали, что разрубить, чтобы согреть чайник». Но тут брат обнаружил в спрятанном на антресолях кукольном домике золотые монеты, на них купили рояль. «На этом инструменте у нас играли потом замечательные пианисты — Юдина, Браудо, Софроницкий». После войны рояль пришлось продать — нужны были деньги на кооператив. «Дом превратился в рояль, а рояль — опять в дом», — с благодарностью резюмирует Порет.

С 1945 по 1984 год Алиса Ивановна Порет жила в Москве в так называемом композиторском доме N 13 по ул. Огарёва. В её небольшой квартирке до самой смерти художницы висела самая любимая её картина «Вечно Золотой Бах». Её намеревался приобрести Русский музей, но Алиса Ивановна не захотела расставаться со своим Золотым Бахом. Он был для неё не только Богом, недосягаемым совершенством в искусстве, но и существом одушевлённым, немым собеседником её одинокой старости. С 1984 года «Вечно Золотой Бах» Алисы Порет находится в Петрозаводске, в Музее изобразительных искусств РК, и скоро займет своё место в его постоянной экспозиции (картина приобретена уже после смерти А.И. Порет у её друга и наследницы К.Ц. Елагиной).

«Ничего не буду писать о Порет, но если бы и стал писать, то написал бы только самое лучшее», ― этими словами из дневника Даниила Ивановича Хармса от 22 ноября 1932 года я и завершу историю о её жизни.